Факты и артефакты

Сказать, что театр и музей — две вещи несовместные, будет трюизмом, но от этого не уйти. Музеи нашего профиля пытаются сохранить в истории то, что по природе своей сиюминутно, — театральное искусство. Спектакль живет, только когда его смотрит зритель, после исчезает, чтобы потом возникнуть вновь, но один и тот же спектакль даже два раза не может быть сыгран одинаково. Мы собираем его «вещественные доказательства», но мы, увы, никак не можем воссоздать театр как акт сотворчества актера и зрителя. С другой стороны, мы живем в эпоху новых технологий, интернета, мультимедиа, и нужно использовать новые возможности для приближения к целям.

Устраивая выставки, мы стремимся сделать их театральными, «срежиссированными». Стараемся использовать звук, видео, 3D-проекции. Но у новейших технологий есть и обратная сторона. Например, они сильно усложняют нам жизнь с точки зрения собирания коллекций.

Для любого театрального музея принципиально важно наличие в своем собрании эскизов к спектаклям. Гордость коллекции нашего Санкт-Петербургского музея театрального и музыкального искусства — 20 эскизов Малевича к «Победе над солнцем», совершенно уникальный комплект, более 70 работ Бакста, эскизы мирискусников. Благотворительный фонд «Константиновский» подарил нам коллекцию Лобановых-Ростовских, и мы выровнялись по части эпохи авангарда. Такие артефакты помогают нам развивать контакты, обеспечивают выход на международный уровень. Но музею важно думать не только о великой истории, но и о настоящем процессе, а сегодня театральные художники почти не рисуют рукой на бумаге, всё — «в цифре».

Компьютерная графика — это явление тиражируемое и в плане носителя не эксклюзивное. Конечно, мы учитываем такие эскизы и храним в электронном виде, но эти файлы есть и в компьютере авторов, да и много у кого могут быть. Мы не можем ни приобрести эти файлы, ни принять в дар, ни поставить на музейный учет. Затрудняет пополнение коллекции и закон об авторском праве. Не так давно мы хотели приобрести комплект примерно из 80 телеспектаклей ленинградской сцены 1970–1980-х, и этот закон стал камнем преткновения. Авторское право на телеверсию принадлежат телеканалу, который ее сделал, мы не можем ее публично показывать, что обессмысливает приобретение музеем такого комплекта.

С этим связана еще одна сложность: Министерство культуры требует, чтобы все музеи России вносили свои единицы хранения в электронный каталог, доступный в интернете. Конечно, строгий учет важен. Но если изображения предметов будут в открытом доступе с указанием размеров и техники, да еще и в хорошем качестве, это облегчает возможность разного рода подделок, а также размывает ту самую информационную эксклюзивность.

В связи с системой учета можно затронуть вопрос о притеатральных музеях, которые в отличие от нас или московского Театрального музея имени Бахрушина не являются отдельным государственным учреждением и субъектом государственного музейного фонда. В таком случае система записи и учета коллекции не подразумевает многоступенчатой ответственности, которая есть у нас.

Конечно, многое зависит от конкретного театра, который хранит свою историю. Иногда это делается безукоризненно, как в Александринском театре или в БДТ. Большой театр поставил свой музей на госучет. Но, увы, не во всех театрах исторические вещи хранятся так же. Бывает, приходит новый худрук, хочет посмотреть, какими артефактами обладает театр, и выясняется, что чего-то уже нет. Я вовсе не призываю театры передавать всё наследие в музеи, пусть с любовью хранят свою историю. На колоссальное количество экспонатов у нас небольшой штат специалистов.

Главное, чтобы театры понимали, что они вместе с музеями хранят общую историю, и тогда неважно, на чьей территории выставляются произведения искусства. Хотя на территории музея — надежнее. И понимая это, тот же БДТ поделился с нашим музеем, например, костюмами по эскизам Эдуарда Кочергина: часть оставил себе, часть подарил нам.

Судьба костюмов, которые остались в театрах, вызывает у меня как музейщика особое опасение. На этом примере прекрасно видно, где театр и музей расходятся в самой своей сущности: театр — это производство, а музей — хранилище. Будучи молодым специалистом, я была потрясена, когда увидела, что изрезаны исторические костюмы к спектаклю «Царь Федор Иоаннович», которые Станиславский и Немирович-Данченко привезли из знаменитой поволжской экспедиции времен создания МХТ. Там были и подлинные костюмы XVII века, то есть экспонаты уровня кремлевского музея!

Покупать какие-то вещи для своего собрания крайне сложно. Финансирование на пополнение коллекций петербургским музеям выделяет город, комитет по культуре, а не министерство, как раньше. Это совсем небольшие деньги, предназначенные для всех музеев сразу, и как распорядиться этой суммой, решает закупочная комиссия. Мне кажется, проблему пополнения коллекции можно решить и иным образом: введя в штатное расписание музея ставку собирателя.

Когда я много лет назад пришла работать в Театральный музей, здесь был научный сотрудник, выполнявший и эту функцию, человек, знающий и любящий свое дело. В какой-то степени это была и работа по внешним связям: он развивал контакты музея, налаживал диалог с разными людьми. Скажем, поддерживал отношения с бабушками, чья жизнь так или иначе была связана с театром и в домашнем архиве которых могло быть что-то интересное музею.

Конечно, это крайне деликатная тема, с пожилыми людьми некорректно заводить разговоры об их наследии. С другой стороны, после смерти человека оно часто оказывается на аукционах, и это еще хорошо, а иногда — просто исчезает. Особенно если мы говорим о таком хрупком явлении, как история театра. Наследники умерших забирают себе или продают живопись, декоративно-прикладное искусство и мебель, а то, что может составлять театральную историю, как фотографии, черновики, письма или экземпляры пьес с пометками, нередко выбрасывается на помойку. Необходимо, чтобы люди понимали, что хранение в музее соотносится с вечностью.

Оригинал