С началом сентября миллионы школьников страны пошли в школу. На этой же неделе — 8 сентября — во всем мире будут отмечать ежегодный День грамотности. Всё это поводы задуматься о том, что же такое грамотность и какую роль она играет в нашей жизни.
Как лингвист и как носитель русского языка я искренне считаю, что русская орфография и пунктуация чрезмерно сложны. Почему нельзя писать жури или жызнь? Почему обязательно нужно запоминать правило лаг – лож? Ведь все слова с этим корнем можно договориться писать с одной и той же гласной: пологаю, излогаю, положим, выложим. Почему нельзя одинаково обособлять все сравнительные и причастные обороты? Что в этом такого страшного?
Сегодня на вдалбливание правил правописания уходит добрая половина времени на уроках русского языка. А могли бы вместо этого учиться связно говорить, логично излагать свои мысли, писать качественные тексты, выступать публично, вести дискуссии. Сегодняшние выпускники школ в массе своей ничего такого не умеют и близко. Это — коммуникативная «инвалидность».
Возможно, у читателя возник вопрос: существуют ли культуры, в которых правила орфографии предельно просты — как слышу, так и пишу? Мало кто знает, что именно так (или почти так) обстоят дела в белорусском и сербском языках. И никто от этого не пострадал. Так почему же все попытки хоть как-то упростить русскую орфографию разбиваются о стену сопротивления лингвистов, педагогов, представителей власти, активных граждан? Есть два ответа: неправильный и мой.
Неправильный (но при этом самый популярный) заключается в том, что упрощение орфографии и пунктуации навредит русскому языку, обеднит его. Полагаю, ничего подобного произойти не может, поскольку правила правописания не имеют никакого влияния на язык, который возник задолго до письменности как звуковая система знаков. Язык — это устный феномен, а орфография с пунктуацией — поздние по времени возникновения условные способы фиксации на бумаге звучащей речи, не более.
На самом деле ответ лежит в области социальных страхов и заключается в том, что любые изменения в правилах правописания мгновенно делают неграмотными миллионы и даже сотни миллионов людей, которые лишаются своего заслуженного общественного блага — считаться образованными. И ни один политолог не возьмется предсказать, к каким последствиям это может привести.
Это очень хорошо понимали в Императорской академии наук, где еще в 1904 году, задолго до революции, стали вынашиваться планы по реформе орфографии. Почему большевики решились на нее? Я не очень верю в то, что они руководствовались исключительно желанием создать общественное благо. Безграмотность для руководителей-революционеров всегда была ощутимой проблемой, замедлявшей пропагандистскую работу, особенно среди крестьян. Бойких ораторов на все села огромной аграрной страны не хватало, а газеты и листовки крестьяне читать не могли. Невозможность прямой пропаганды, отсутствие инструмента для влияния на умы и сердца людей держали революцию на грани провала до самого конца гражданской войны. Логично, что большевики решительно взялись за устранение неграмотности, а упрощение орфографии очень этому способствовало.
Была и другая идея: перевести русский и другие языки СССР на латиницу. К концу 1930-х годов было латинизировано 69 языков, пока Сталин не прекратил этот эксперимент. Публично латинизация обосновывалась как шаг к объединению с мировым пролетариатом. Фактически же, я думаю, резон был в другом: в случае латинизации русского языка уже через 10 лет появилось бы поколение молодых граждан, способных читать только те книги, которые написаны латиницей. Так создавалось идеологически стерильное информационное пространство, свободное от духовной литературы и русской классики.
Вопрос реформы орфографии всегда был и остается вопросом политическим, поскольку государство опирается на правовую систему, зафиксированную в текстах законов, общается с гражданами посредством текстов документов, оценивает настроения общества путем анализа текстов массовой коммуникации. Письменный текст — фундамент государства, а способность граждан писать и читать охраняется как условие выживания государственных институтов. Именно поэтому реформы орфографии не будет, пока на то не появится политическая воля. Так вышло, что одного лишь желания сделать жизнь проще для этого недостаточно.
